Вполне благообразные и благополучные при рождении слова, почему-то доживают свой век бранными. Почему их настигает такая печальная судьба — никому не известно.
Вот, скажем «сволочь». Лет эдак с тысячу назад этим словом называли народ, собравшийся толпой по какому-то вопросу.
Приехал, например, мужик с городской ярмарки, привез новостей полну шапку, стал у колодца, рассказывает; и вот уже к колодцу волокутся односельчане, тянутся по улице, собираются группками, чешут патылицы, обсуждают, судачат.
Все эти благопристойные люди, слушающие мужика, самые что ни на есть сволочи и есть.
Или «олух». В таком усеченном виде добралось до нас слово «волох», простонародный вариант «волхва» — волохами в некоторых областях называли пастухов.
Жили себе волохи-пастухи, дудели в свои дудки, собирали утром коров по домам, приводили их вечером сытых и напоенных, никого не трогали — а язык возьми да и закрепи «олуха» за пустыми, непрактичными, бестолковыми людьми.
«Идиотэсами» в Византии называли мирян, которые прохладно относились к церкви и церковным обрядам.
Наряду с «идиотэсами» существовали «кретины» — между прочим, именно так скукожилось и сморщилось латинское «христианин» в речи простого, не очень-то разборчивого в иностранных заимствованиях, мастерового люда.
«Подлецами» в Речи Посполитой называли простых людей, не обремененных никакими званиями и титулами: «Сигизмунд Олтына, из подлого люда» — никакое не ругательство, а вариант ответа на анкетный вопрос «ваше социальное положение».
«Скотина» — и вовсе прекрасное слово: в германских наречиях корень «скат» встречает в словах, обозначающих сокровища, богатство, деньги.
И даже «негодяями» в древности быть было крайне выгодно: это значило, что тебя никогда и никто не заберет в рекрутчину, ибо негоден ты ни к строевой, ни к тыловой службе.
А вот обратной дороги у слов не бывает.
Если уж родилось словечко бранным — бранным и проживет свою жизнь.
Источник
|
